Я же был спокоен, мне было только непонятно, зачем меня отдают на учение. Грамота уже была освоена, я уже как год был активным клиентом местной библиотеки и читал «взрослые книги про Робинзона», арифметикой владел, по крайней мере, в магазине меня обсчитать было затруднительно. Что касается остальных наук и премудростей, то у меня до сих пор сохранилось мое семилетнее убеждение, что учить чему-то впрок – только портить. Если человеку надо, то он научится сам или найдет у кого научиться, были бы базовые навыки чтения да счета. Гораздо важнее научить человека сосуществовать с сородичами, а в этом школа конечно преуспела.
Мне вручили букет, состоящий из астр и низкорослых гладиолусов, и наказали вручить его «Валентиневасильевнекогдавсебудутдарить». После чего родители выставили меня из отчего дома, а сами умчались на работу. До школы топать метров четыреста – маршрут хорошо известен. Потом была линейка, на которой директор, из бывших фронтовиков, рубил левой рукой воздух (правая у него была малоподвижна – после ранения) и надеялся, что мы не посрамим и оправдаем. Он был командиром на войне, а может комиссаром. Речи говорить любил и делал это вдохновенно и пылко. После этого мы, первоклашки, выстроились в неровную очередь, чтобы воздать первой учительнице букетами.
Школа, после яркого сентябрьского дня, показалась темной и мрачной. В ней пахло свежевысохшей краской и вымытыми полами. Нас учили поднимать руку и спрашивать разрешения. Уже к концу третьего урока я возненавидел свою фамилию, потому, что до этого меня звали только по имени. А впереди еще десять лет. И я оказался неправ, мне было чему научиться и это оказалось чертовски интересно. Хотя и пакостей было много: предательства, собственная трусость, обман и многомерная мораль. Но это уже относилось в науке выживать.
