В день казни погода была как по заказу. Солнечно, но не жарко. Легкий ветерок дул с моря. Никому не объявили времени начала, и жители собрались, повинуясь внутреннему позыву. Глашатай не сбился, хоть голос его заметно дрожал. Королева была прекрасна, и её наряд определил моду в городе на пару лет вперед. Палач тщательно разложил жуткие инструменты. Можно было начинать.
Преступник, уже преступник, ведь приговор был объявлен, смотрел поверх голов и молчал. Молчала толпа. Не было слышно даже птичьих голосов. Лишь шум моря, словно языком слизывал редкие неизбежные случайные звуки.
- Я, прошу прощения – едва слышно, без голоса, одними губами, прошептал преступник. И его услышали. Никто ничего не произнес в ответ, но ощущение услышанности повисло над площадью. Раздался чей-то тоненький голосок – Я тоже прошу прощения у… – окончание фразы никто не услышал, этот робкий голосок, словно маленький камешек, сорвавшийся с вершины, послужил началом лавины.
- Прошу прощения, простите, примите мое прощение – раздавалось тут и там. Голоса крепли. Казнь началась.
Трижды палач поднимал над толпой руку, останавливая казнь. Трижды лекарь поднимался на эшафот и приводил в чувство приговоренного. Трижды убирали с площади тех, кто уже испил карающее прощение. Никто не помнил времени, никто не испытывал ни жажды, ни голода. В городе давно не было публичных казней.
Казнь продолжалась до последнего человека.
