Есть неубедительные отговорки по поводу того почему тот или иной человек не поет. Слуха нет. Голоса нет. Не умеет петь. При этом человек говорит голосом, слушает ушами – вроде как годен. Да и мнение имеет по поводу чужого пения. Значит различает. Но сам – ни-ни. Причина понятна – боится глупо выглядеть. Потому что пение выдает в человеке все самые тайные его достоинства и пороки. Особенно если поешь от души. Поют все. Просто некоторые предпочитают это делать вдали от других ушей и глаз. И напрасно, кстати. Если кому-то не глянется как ты поешь, то это его сложности. В крайнем случае попросит заткнуться. Меня ни разу не просили. И все потому что я очень люблю петь. Когда что-то делаешь с любовью, то это убеждает. Вопреки отсутствию данных, таланта и достойного репертуара. Особенно, если очень хочешь.
Первыми меня встретили тенора. Взяли для пробы пару высоких нот, чем повергли мое удивление в состояние эстетического шока. Потом вступили баритоны. Эти знали себе цену и после каждой пары тактов проверяли осанку и стать. Подключился бас. Да так убедительно, что заткнулись все. Бас не форсировал звук, прекрасно понимая, что его в любом случае услышат. Хор настраивался и распевался.
Подпустили меня поближе. И жахнули так, что с кленов полетело все, что не успело облететь за зиму, а выходивший из парка кот на всякий случай зарылся в сугробе. Это была оратория. Что-то из классического наперебой. Волосы у меня встали дыбом, по телу устроили скачки мурашки. В ушах звенело. Хористы старались. В кармане попытался оповестить о звонке мобильный, но устыдился несвоевременности и заткнулся. Правильно сделал, я бы все равно никого не услышал.
Вороны пели хором. Слажено и самозабвенно. Нарушая ритм и пренебрегая законами гармонии. С чистого неба заморосил снег, вел он себя странно, не долетая земли, поворачивал куда-то в сторону и исчезал. На фоне растерянного снега взошла небольшая, но нарядная радуга.
Прилетел ветерок, уселся на сонной елке и увлеченно стал раскачиваться. А вороны пели. Тенора иногда переходили на визгливое мяуканье, баритоны едва не кукарекали, а бас (им оказалась сама маленькая и невзрачная ворона) ухал как спятивший филин.
Стихло разом. Словно невидимая рука дирижёра скомкала звуки в кулак и швырнула под ноги.
Исполнители замерли, я зааплодировал и завопил: “БРАВО!!!”. Где-то за спиной с грохотом и матами навернулся лыжник. Вороны расхохотались, начали чинно раскланиваться и переговариваться. О мою ногу потерся заснеженный кот, видимо я лучше всего подходил для отряхивания от пережитого в сугробе.
А где-то далеко-далеко, в каком-то неведомом времени, в заброшенной галактике без номера, на берегу чего-то там не похожего на водоем, но текучего и журчащего, сидел шестиухий разнокрылый нашпурианин, и не понимал, что с ним происходит. Неужели и до него дошло?
Равноденствие. Излет марта. Оратория для хора ворон, кота в сугробе, упавшего лыжника, радуги, снега и ветра. А еще отдельно взятого Эхо, непонятно почему забредшего в этот парк.
